«Это было с неба»: музыкант Иван Сорокин о создании проекта MEMRA

Как думаете, сложился бы проект, если бы обложку к MEMRA не нарисовал Маркус Мартинович? Что было первичным — встреча с ним или запись альбома?

Думаю, если исключить из этого процесса хоть кого-нибудь, вообще непонятно, что бы из этого вышло. Маркус закольцевал проект в единую концепцию.

Я пишу музыку всю жизнь. У меня давно была написана песня «Кости». Единственная, про которую моя жена сказала: «Эта прям клевая». Про остальные она говорила, что они ужасны. Потому что, когда я пишу музыку, я слышу в своей голове завершенный продукт, а остальные думают, что я просто что-то мяукаю под музыку. А потом, где-то два года назад я увидел работы Маркуса. И это было таким «семечком», которое созревало во мне. Он был для меня таким «небожителем». Тогда мы и стали зацикливать это в какую-то историю. Это был пазл из моих набросков, стихов Маши и работ Маркуса. Под музыку подошли слова, под слова и идеи подошла картина и так далее.

В фильме по отношению к вашей музыке много раз упоминается слово «странный», «неправильный». Вы не почувствовали, что в какой-то момент это стало самоцелью — создавать что-то как можно более странное?

Нет. Как сказал один из участников нашей команды, электронщик Алексей, такой задачи — создавать что-то странное — вообще нет. Есть музыканты, которые берут дрель и начинают водить ею по гитаре, называя это искусством. Но, если у тебя нет бэкграунда, это профанация. Мы знаем базу: гармонию, золотую секвенцию и правила, которые сработают. Когда ты знаешь эти правила, ты можешь их нарушать.

У нас не было задачи сделать что-то идеальное. Вот американские студии вычищают звук, делают его понятным, четким, даже как у Foo Fighters, например. А в британской музыке как-то все «неправильно», как у The Beatles в альбоме Let It Be. Да даже у Red Hot Chili Peppers в Californication. Они играют как будто «мимо кассы», но это качает. Поэтому у нас прежде всего была задача создать эмоцию. Мне с детства нравится медитировать под музыку. Это как с Radiohead или Pink Floyd. Ты слушаешь альбом и знаешь, что через три песни ты будешь уже в другом состоянии. И наша задача была такая же — создать произведение, которое бы трансформировало человека, создавало бы ему определенное состояние. То, что этот проект — некоммерческий, нас освободило. У нас не было канонов.

При этом вы записывались на очень дорогой студии. Даже на четырех. Может быть, все же немножко думали о том, что это куда-то пойдет, кто-то это услышит?

Честно, нет. Мне сейчас очень сложно найти современную музыку, которая бы мне нравилась. Я говорил жене, что хочу написать музыку, которую бы сам с удовольствием слушал. И когда я включаю MEMRA — в машине, например, — меня самого вштыривает. Не потому, что я это написал. Это действительно вводит тебя в какое-то состояние.

К тому же музыка многослойна. Я прослушал альбом двадцать раз, и на двадцатый раз я замечаю: «Ого, там такие виолончели!» Я их до этого не слышал. Это классно — каждый раз ты открываешь новый смысл, обновляешься.

А вы смогли как-то связать с концепцией альбома восточные мотивы на арамейском, которые неожиданно получились у Яны Блиндер?

Да. Арамейский язык — это было с неба. Это мертвый язык, на котором не говорят. Мел Гибсон снял на нем целый фильм «Страсти Христовы», и я посмотрел документалку об этом. Он там говорит, что это было священнодействие, магия. И все актеры говорят, что просто плакали. На них сходило что-то небесное. Я считаю, что это какое-то откровение, что моя жена нашла это слово на арамейском — Memra. Оно несет глубокий смысл, как и слово «семя» — слово, которое дает плод и может изменить жизнь человека.

Когда пришла Яна, мы дали ей референс — песню из альбома The Dark Side of the Moon от Pink Floyd, где вокалистка поет что-то вроде соула. Она же пошла и сделала совершенно другое. Я сначала напрягся. Но потом понял. Это было с неба. Мы все сидели и плакали. Даже оператор Максим, который это все снимал. Он сказал: «Я профессионал, но я плачу, не могу снимать». Андрей Рыжков, продюсер, хотел нарезать пение Яны. Я же возразил: «Не смей. Это было сверхъестественно. И ты должен вставить так, как было». В итоге в композиции «Куда же я стремлюсь» ее пение без монтажа и даже без чистки. Чтобы мы могли почувствовать эту истину.

Вы всегда говорите, что слово приносит плоды. Чувствуете уже улучшение кармы после записи такого альбома — о переходе от тьмы ко свету?

Она у меня в принципе отличная. У меня прекрасная семья: жена, трое детей. Я отдаю свой свет и вижу, что приходит еще больше плодов. Когда-то моя мама открыла садик для меня. Я в нем вырос, потом моя сестра, затем моя вторая сестра. А сегодня в наши детские садики ежедневно ходят две тысячи детей. Они тоже часть этого огромного сада. Меня окружают дети, я живу в настоящем детстве — у меня самая светлая карма. К тому же я с детства занимаюсь музыкой. С семи лет играю на гитаре.

У вас ведь была христианская группа?

Да, я раньше играл в церковном ансамбле. Потом меня выгнали оттуда, потому что я принес электрогитару. Мне сказали: «Рок не от Бога».

В фильме показано, каким необычным образом ваша жена поддерживает вас. Она ругает вас. Почему вам это помогает?

Мне, конечно, нравится, когда меня хвалят. Но у Маши свой стиль, и он срабатывает. Это мило.

То есть, когда она говорила, что первые версии песен из альбома — отстой, вас это не обидело?

Я очень расстроился, очень переживал. Потому что для меня важно ее признание. Но ты можешь много чего производить. Что-то будет выдающимся, а что-то будет избито и банально.

Получается, она для вас что-то вроде голоса объективности?

Да, наверное. Хотя мне хочется, чтобы у нее было больше лояльности.