«Все — ходячие бездарности»: первые дневниковые записи Сергея Прокофьева

Начинаю такую запись, пожалуй, что дневник. Я решил еще весною, что, мол, начну осенью, приехав в Петербург.

Кончил экзамены. Только по немецкому 4, а по остальным пяти предметам все пятерки.

Мне судьба очень часто навстречу идет, да вообще во всем везет. Так и сегодня: у меня должны были быть русский экзамен и по истории церкви; оба учителя — братья, оба — Петровы, обоим под восемьдесят лет, оба строги на экзамене и больше четверки не ставят. И вдруг оба чего-то не пришли!

Потерял книгу истории и, отыскивая ее, два урока не учил. Сегодня меня класс утешил: мы, говорят, никто тоже не учили. Когда учитель стал вызывать, то многие отказались отвечать, и он им поставил двойки. Вдруг: Прокофьев! Я, разумеется, отказываться в пользу двойки не стал и храбро выступил. Но, на мое счастье (мне удивительно всегда и везде везет!), он возьми и спроси у меня старое.

Последних уроков у Винклера я очень боялся, потому что он перед экзаменами всегда сильно нервничает и в конце концов становится нетерпимым, не Винклером, а «Свинклером». К моему удивлению, уроки сошли весьма благодушно, а на последнем он мне устроил пробный экзамен и заставил проиграть всю техническую программу. В конце он не без некоторого удивления заметил, что — недурно и я готов к экзамену.

В научные классы хожу; пока довольно скучно, и я занимаюсь тем, что разрисовываю тетрадь замечательными пейзажами.

Сегодня в научном классе учеников было девять человек: Добрженец, Пиастро, Шурцман, Шмидт, Ваншейдт; какие все милые русские фамилии, точно острова Тихого океана!

Перед тем тоже очень смешно вышло, когда он (преподаватель литературы по фамилии Балалаев — прим. ред.) задал выучить какой-нибудь отрывок из «Скупого рыцаря», и я, выбрав самый кончик, на его вызов: «Прокофьев!» — громогласно объявил: «Барон, вы лжете!» Балалаев откинулся на спинку стула, думая, что я хочу сказать дерзость, но затем, видя, что я спокойно продолжаю дальше, весь класс покатился со смеху.

Разобравшись в своих чувствах, я пришел к следующему заключению: сидя дома, я не без удовольствия о них (однокашницах — прим. ред.) вспоминаю, иногда жалею, что до сих пор еще не знаком: есть очень милые, назову Глаголеву, Эше, Мейнгард.

Несколько дней назад наконец записал Бессоновой ее сочинения. Конечно, в общем, дребедень: во-первых, уже потому, что танцы, затем нет никакой самостоятельности, и, наконец, натаскала она у всех соседей, сколько у кого можно.

Второе заседание «начинающих композиторов» состоялось двадцать третьего и, ей Богу, было еще хуже первого. Собралось девять человек. Все это, почти без исключения, — ходячие бездарности.